КОГДА российские власти заговаривают о реформах, впору кричать «Спасайся, кто может!» Редкая реформа в нашей стране заканчивается улучшением дел в соответствующей отрасли или народным довольством и процветанием.
Пожалуй, единственной задавшейся реформой стала военная. Во всяком случае, Российская армия с некоторых пор перестала вызывать желание заняться сбором пожертвований. Всё остальное, чего коснулись реформы в современной России, неизменно приходило в упадок. Именно поэтому многие насторожились, когда сначала президент, а затем председатель правительства заговорили о реформе русского языка.
6 августа с.г. на заседании правительства Михаил Мишустин заявил о создании правительственной комиссии по русскому языку. «Наша задача, – сказал глава правительства, – сохранить и обеспечить развитие русского языка в России и в мире. Для этого необходимо сформировать целостную языковую политику. Решением этого вопроса и станет заниматься правительственная комиссия. Прежде всего будет разработана концепция государственной языковой политики, а также определены единые требования к созданию словарей, справочников и грамматик, содержащих нормы современного русского литературного языка. В том числе необходимо провести экспертизу правил русской орфографии и пунктуации. Важной частью работы комиссии должен быть вопрос повышения уровня подготовки специалистов. В первую очередь тех, чья деятельность связана с профессиональным использованием русского языка».
Состав комиссии еще неизвестен. Но пока сохраняется эта интрига, уже появились вопросы к реформаторам. И прежде всего к председателю правительства. Начнем с того, что фраза «сохранить и обеспечить развитие русского языка в России и в мире» не очень понятна. Что хочет сказать высокий чиновник? «Обеспечить развитие русского языка в России и в мире» понять еще можно. Но как это: «сохранить… развитие». Это, простите, оксюморон какой-то: нельзя оставить в неизменности то, что должно меняться. Так что же глава правительства собирается делать: стоять или двигаться?.. Уже это настораживает.
Несколько лет назад призрак «языковой реформы» уже бродил по России. Тогда говорили, что русский язык слишком сложен, что давно пора отменить многие правила и писать, как слышится. Не нужна буква «ю» в «брошюрах» и «парашютах», да и от «кофе» мужского рода порядком все устали. Потом, правда, выступила Людмила Путина и заявила, что общество не готово к таким реформам, после чего брошюры с парашютами перестали мешать счастливой жизни российского обывателя. Но пару лет назад – в сентябре 2018 года – доктор филологических наук, проректор по науке и профессор кафедры общего и русского языкознания Государственного института русского языка имени А.С. Пушкина Михаил Осадчий разразился статьей об упрощении русской орфографии и пунктуации. Профессор заявил, что как лингвист и носитель русского языка он считает родную грамматику чрезмерно сложной. «Почему нельзя писать «жури» или «жызнь»? – вопрошает профессор. – Почему обязательно нужно запоминать правило «лаг – лож»? Ведь все слова с этим корнем можно договориться писать с одной и той же гласной: «пологаю», «излогаю», «положим», «выложим». Почему нельзя одинаково обособлять все сравнительные и причастные обороты? Что в этом такого страшного?» Осадчий привел в пример белорусов, которые пишут, как говорят, и не испытывают никаких неудобств. По мнению профессора, и в России могли бы если не повторить буквально опыт белорусов, то хотя бы чуть-чуть упростить русскую орфографию.
По мнению лингвиста, сопротивление такой реформе лежит в области социальных страхов. Просто при отмене правил многие люди перестанут чувствовать себя образованными на фоне полуграмотной толпы. Более того, те, кто был грамотным, окажется вдруг неграмотным. А предсказать последствия такого поворота не возьмется ни один политолог. Вот поэтому реформа невозможна, пока не будет на то политической воли. «Так вышло, – сетует Осадчий, – что одного лишь желания сделать жизнь проще для этого недостаточно».
Хочется возразить профессору, что белорусский язык, при всем к нему уважении, остается всё же региональным языком, и Белоруссия – региональной державой, что ныне, что в истории. И неспроста А.Г. Лукашенко сказал однажды, что «люди, которые говорят на белорусском языке, не могут ничего делать, кроме как разговаривать на нем, потому что по-белорусски нельзя выразить ничего великого. Белорусский язык – бедный язык. В мире существует только два великих языка – русский и английский». Предлагая сделать жизнь проще, профессор Осадчий, по сути, предлагает упростить, примитивизировать русский язык, а с ним – и сознание его носителей. Приняв идеи Осадчего, можно дойти до того, что однажды кто-нибудь скажет: на русском языке нельзя выразить ничего великого. Жизнь современного человека сужается до потребления, и язык, в связи с облегчением жизни, мало-помалу сузится до обслуживания потребления.
Эта недавняя публикация специалиста из Государственного института русского языка имени А.С. Пушкина тоже настораживает, поскольку наводит на мысль, что, возможно, время пришло, и политическая воля созрела. А что: конституцию обновили, с эпидемией справились… Чем бы еще заняться? Ну, конечно, почему бы не сделать жизнь гражданам проще! А то, что граждан никто и не спрашивал, желают ли они упрощения своей жизни – так что же в этом удивительного? Кто их и когда спрашивает, этих граждан?
СПЕЦИАЛИСТЫ, отреагировавшие на призыв президента и правительства, не добавляют ясности. Говорится о необходимости обновить словари с учетом огромного количества новых слов и тех изменений, что уже произошли в языке. Ведь свод орфографических правил не обновлялся с 1956 года, а с тех пор в жизни вообще и в языке в частности изменилось очень и очень многое. И перемены заслуживают того, чтобы быть отраженными в новых словарях и сводах правил.
Член Орфографической комиссии Российской академии наук, заместитель директора Института русского языка РАН имени В.В. Виноградова по научной работе Елена Шмелева считает, что речь идет не о реформе, а об издании новых словарей: «Составлен примерный список словарей, который сейчас обсуждается экспертами. Одновременно с этим будет пересматриваться и дополняться список словарей, содержащих нормы современного русского литературного языка при его использовании в качестве государственного. В настоящее время в этот список входят четыре словаря, перечень которых был утвержден Министерством образования и науки в 2009 году. Будет проведена экспертиза словарей, а потом правительственная комиссия, о которой говорил г-н Мишустин, утвердит новый список нормативных словарей». Словарей будет много: орфографических, орфоэпических, толковых, этимологических. Появится портал, где можно будет ознакомиться с новыми, выверенными словарями.
Положим, действительно, новые словари, созданные профессионалами (без намека на участие в этом деле шоуменов), нужны и полезны. Но заявления некоторых русистов и впрямь наводят на мысль о готовящейся реформе орфографии. Так, ректор Государственного института русского языка им. А.С. Пушкина, член Совета при президенте РФ по русскому языку Маргарита Русецкая рассказала, что правительственная комиссия проведет анализ современной орфографии и пунктуации и выработает требования к словарям. «Возможны ли изменения в орфографии? Конечно, как в любом правиле, договоре... В какой мере они сейчас необходимы – вопрос, на который и будет отвечать созданная комиссия».
О том же сказала и Елена Шмелева: «В конце концов нами будет подготовлен новый свод правил орфографии и пунктуации. Мы его планируем делать в виде еще одного компьютерного портала, где будет очень много информации, в книгу она не уместится. По каждому слову можно будет получить исчерпывающую информацию: если были изменения правописания, они будут отмечены, и объяснено, почему эти изменения произошли. Будут отсылки к объяснительным словарям, ссылки на правила». Кроме того, будут подготовлены и разъяснения по поводу новых слов, недавно вошедших в язык.
Доктор филологических наук, профессор кафедры русского языка, общего языкознания и речевой коммуникации Уральского федерального университета Мария Рут рассказала о том же: «Реформы в русском языке, наверное, назрели. О них давно уже говорят. Существует литературный, то есть нормированный язык. Несколько искусственный, потому что наш обычный язык, которым мы общаемся между собой, тоже следует определенным законам – склонениям, спряжениям и так далее, но по отношению к каким-то строгим правилам он свободный. Строгие правила литературного языка иногда начинают мешать ему развиваться. Поэтому естественно, что время от времени в цивилизованном государстве возникает необходимость пересмотра языковых норм. Может быть, их нужно как-то смягчить. И в том, что создана комиссия по русскому языку, нет ничего удивительного. Когда начинают составлять нормативные словари литературного языка, то много вопросов возникает. Вы же знаете, какая у нас сложная орфография, сколько в ней сложных правил». Что особенно интересно, так это совпадение примеров. И Маргарита Русецкая из Москвы, и Мария Рут из Екатеринбурга указывают на одни и те же сложные случаи орфографии: например, на одно или два «н» в причастиях. Следом за Осадчим Русецкая говорит о «жи», «ши» и корнях с чередованием.
Словом, высказывания специалистов не дают сомневаться, что орфография русского языка в ближайшее время претерпит изменения. Насколько они будут сложны и обширны, мы узнаем вскоре. Но с неизбежностью их придется смириться.
ПОЧЕМУ именно смириться, а не принять «на ура»? Потому что, по всей видимости, в стране есть только две категории граждан, кого эти реформы могли бы обрадовать: сами языковеды, получающие государственный заказ, и люди, для кого разобраться с двумя «н» в причастиях или запомнить правило «жи», «ши» – пиши через «и» представляется непосильной задачей. Сложно не согласиться и с кандидатом филологических наук Алексеем Михеевым, предположившим, что «эта правительственная инициатива связана с какими-то бюрократическими процедурами. Вдруг кто-то решил выделить какие-то средства, гранты, их надо освоить – вот и возникла необходимость «решить эту актуальную проблему».
Все убаюкивания насчет «назрело» или «необходимо» напоминают недавние возгласы по поводу пользы ЕГЭ. Зато, кричали сторонники образовательной реформы, ребята из провинции смогут, не выходя из дома, поступать в московские вузы. Тогда, правда, так никто и не объяснил, почему, собственно, ребятам из провинции надо поступать в московские вузы, а не в свои – провинциальные. И почему вместо того, чтобы поддерживать высшее образование в провинции, понадобилось ломать лучшую образовательную систему. Конечно, новая система не позволяет полноценно обучить грамоте, отчего преподаватели как столичных, так и региональных вузов хватаются за головы от уровня подготовки абитуриентов. Вот для того, чтобы эти Митрофанушки сдавали ЕГЭ при отсутствии достаточных знаний, нужно упростить орфографию. А для этого понадобятся новые учебники, переподготовка учителей, пособия для этой переподготовки – денег-то в казне куры не клюют.
Но главное – это опасность упрощения языка, за которой всенепременно и сверхобязательно последует упрощение сознания и отчуждение от культурной национальной традиции. Точно так же, как многим неудобно читать старые книги с «ятями», «ижицами» и «фитами», носителям упрощенного языка будет неудобно и затруднительно читать книги с существующей ныне орфографией. А это значит, что культурная связь поколений может и оборваться, национальная традиция, национальный код, хранимые классической литературой, окажутся чуждыми и непонятными. Никто не станет перепечатывать весь объем классической литературы по новым правилам.
А ведь гораздо более серьезной угрозой для русского языка, чем двойное «н» в причастиях, представляется какое-то сплошное и всеохватное засилье американизмов и неологизмов, отражающих уже нынешнее состояние сознания. Сегодня любят говорить, что в русском языке и без американизмов полно иностранных заимствований. Например, всеми любимые «культура», «поэзия», «литература», «музей», «театр»… Так зачем же бояться новых слов? Мария Рут приводит такой пример: «Говорят: «Зачем нам «спонсор», когда есть прекрасное русское слово «меценат». А что «меценат» – это тоже заимствование, причем сравнительно недавнее, люди даже не задумываются. При этом меценат – это прежде всего покровитель искусства, а спонсор все-таки не столько помогает таланту, сколько поддерживает того, на ком сможет впоследствии заработать». Однако пример не вполне корректный.
Во-первых, «меценат» – когда-то имя собственное – слово, заимствованное из латыни. Как и «культура» или «литература». А, например, «поэзия», «музей» и «театр» пришли в наш язык из греческого. Но латынь и греческий обогатили все европейские языки. Рим и Афины – колыбель европейской, христианской культуры. И заимствования из этих языков не просто не зазорны, но и естественны, закономерны. Во-вторых, «спонсор» по-русски действительно не соответствует «меценату». Однако слов, заменяющих «спонсора», вполне достаточно. Это и «покровитель», и «благодетель», и «попечитель», и, в конце концов, «предстоятель». Поэтому замена «покровителя» «спонсором» так же непонятна, как и замена «убийцы» – «киллером», а «грабителя» – «рэкетиром».
А зачем, простите, понадобилось заменять «управляющего» – «менеджером», «товароведа» – «мерчендайзером»? Для чего вместо «образ» повсеместно стали говорить «лук», вместо «отдела» (в магазине) – «корнер», вместо «подписчиков» (в интернете) – «фолловеры», вместо «направления» – «тренд»? Вместо «ухищрение» или «полезный совет» – «лайфхак», вместо «недоброжелатель», «ненавистник», «злопыхатель» – «хейтер»… Чем обогатили русский язык «фейки», вставшие на место «лжи», «подлога» или «обмана»? Чем «сейл» оказался лучше «распродажи» – скидки, что ли, больше? Что нового принес «хайп», вытеснивший «шумиху» или уже прижившийся французский «ажиотаж»? Чем «харрасмент» превосходит «домогательство»? И почему словом «паста» называется теперь и вермишель, и лапша, и спагетти, и всё множество других макаронных изделий? Да, во время и после Петровских реформ в Россию пришло огромное множество новых слов: голландских, немецких, французских. В первую очередь это были слова, обозначающие новые явления. Прижились не все, что-то потом нашло и русское подобие. Но вот приведенные выше примеры – это совсем другое. Эти слова не обозначают новые явления, они просто встают на место русских слов, потому что так модно, потому что подражать Америке – значит, ощущать себя передовым и продвинутым.
Отдельная история – это неологизмы, вызывающие приступы тошноты, все эти «молочки», «мимимишный», «няшный» или «вкусняшки». От «вкусняшек», кстати, почему-то особенно тошнит. Или диминутивы, то есть слова с уменьшительно-ласкательным суффиксом. С некоторых пор присюсюкивание на каждом шагу стало чуть ли не хорошим тоном. Куда ни плюнь, всюду «денежки», «ноготки», «бровки» и прочие «няшки». Неизвестно, станут ли «мимимишные вкусняшки» – этот удел граждан с небольшим словарным запасом – языковой нормой. А вот насчет «хайпов», «хейтов» и прочей дребедени поступают предложения о включении их в новые словари. Причем не в словари иностранных слов, не в словари жаргонов, а в обычные, толковые. И предложения такие, кстати, поступают, в том числе, и от учителей русского языка. Так не лучше ли новой языковой комиссии заняться засильем американизмов и такими учителями, а не причастиями с двумя «н»?..
И НАКОНЕЦ, есть еще один немаловажный – а, может, и самый важный – вопрос. Нельзя одной рукой писать, а другой зачеркивать. Получится пачкотня. Невозможно рассуждать о русском языке, о повышении языковой культуры в отрыве от литературы. И особенно – от современной литературы.
Русская словесность всегда оставалась примером богатого словаря, точного и красивого использования слов, виртуозного владениями писателями родным языком. Собственно, это первое условие занятий писательством: нельзя быть композитором, не имея музыкального слуха или плохо владея нотной грамотой, и не бывает писателя, лишенного чувства слова. Если о человеке, не умеющем точно, образно и красиво излагать свои мысли, говорят: «писатель» – не верьте, это не писатель – это «проект», то есть предприятие, созданное с целью заработка. Заработка, основанного на продаже книг, на освоении грантов и прочих бюджетных или благотворительных средств, на эксплуатации авторитета и созданного образа.
В апреле 2020 года газета «Культура» взялась зачем-то рассказывать о том, какие бывают писатели. Оказывается, писатели – это те, кто со своими произведениями активно участвует в премиальных играх и доходит до финала. Другими словами, хотите узнать современных писателей – смотрите короткие списки главных премий страны. Таким образом выяснилось, что читатель знает «Сорокина, Шишкина, Прилепина, Водолазкина, Попова, Виктора Ерофеева, Петрушевскую, Улицкую, Токареву, Рубину, Гениса, Юзефовича, Буйду, Славникову, Быкова, Шаргунова, Садулаева, Рубанова, Елизарова, Аствацатурова, Яхину, Степнову, Ганиеву и Абгарян». А если заглянуть в какие-то еще списки, то добавится несколько фамилий. Естественно, что среди писателей не оказалось ни Владимира Крупина, ни Юрия Лощица, ни Виктора Лихоносова, ни Юрия Полякова или Юрия Козлова, ни многих других действительно хороших, талантливых писателей.
Однако парадоксальным образом современные писатели, а точнее – люди, допущенные до кормушки Роспечати – оказались, в большинстве своем, чужды русскому литературному языку. И речь идет не об ошибках, описках или, как теперь принято говорить, «блохах» – тут уже не блохи, а скорее могильные черви. Речь идет именно об отсутствии чувства слова и как следствие неспособности писать грамотно, четко и красиво, повинуясь «чувству соразмерности и сообразности». Например, один «известный писатель» упорно путает «духовный» и «духовитый», «каемка» и «окоем», уверен, что пот поддается исчислению («первое, что делает деревенский житель, всю жизнь вкалывавший до бесчисленного пота…»), а легкие в деревне «получают полный разлив свежести», он же расскажет о «генерации нашего поколения» (?) или об извивающихся гнидах («я извивался в воде, как гнида»); другая считает, что стена вполне может катиться («лесные пожары в Забайкалье, катившиеся огненной стеной»), а глаза – набрякнуть («набрякшие глаза»), что можно выложить на стойку бара декольте («девицы, выложившие на стойку овальные декольте»), а на кисть руки надеть обручальное кольцо («мужская пухлая кисть в обручальном кольце»)…
А вот еще пример из той же компании. Молодая писательница, представляющая Россию на международных книжных ярмарках и прочих мероприятиях того же толка, поддерживаемая ведущими российскими издательствами, выпускает небольшого объема книги, о которых даже самые благожелательные критики не рискуют отзываться с обычными для них восторгами. А уж критики независимые не раз называли язык сочинительницы не то базарным просторечием, не то жаргоном некой тусовки. Да вот, не угодно ли: «впендюрил исправленную цитату в свою передовицу», «к двум друзьям-партнерам присобачиваются любовники», «счастливые крики купальщиков, плещущихся в огромной дождевой луже на месте выкопанного и недостроенного фундамента», «прима надевает тугое декольте» и так далее, и тому подобное – можно просто поставить знак бесконечности. На каждое критическое замечание писательница считает нужным огрызнуться, причем сделать это по-хамски, и заверить, что очередной критик просто «поцапал блох». Но Боже мой! Кто же разъяснит, что значит «поцапал»?!
И что? Кто-нибудь озаботился тем, чтобы не называть эти перлы литературой, не вводить в заблуждение доверчивого читателя и не позорить державу на весь мир? Да скорее небо упадет на землю, а Дунай поворотит свои воды вспять. Воз не просто ныне там, этот воз катится вперед, он уже мчится и набирает скорость. По этим текстам пишутся так называемые тотальные диктанты, эти тексты переводятся на другие языки, некоторые из этих текстов вошли в школьную программу. Всё это бессмысленное косноязычие называют русской литературой (когда-то литературой называли сочинения Пушкина и Гоголя, Толстого и Достоевского, Чехова и Бунина, Булгакова и Горького, Шолохова и Симонова).
Другой пример из приведенного газетой «Культура» списка. Один из означенных писателей пишет: «в то время как русские школы ломились от желающих в них учиться, <…> в украинских царили спокойствие и камерность». Далее рассказывается, как русскоязычный мальчик, посещающий украинскую школу, восхищается как украинскими словами, называя их «волшебными», так и теми, кто знает эти слова.
Тот же писатель пишет: «из всех безрадостных вещей не было в эти годы ничего безрадостнее уроков русского языка». Отметим, что пишет это один из модных ныне писателей, не просто тиражируемый, но и записанный доброхотами в классики.
КАК МОЖЕТ государство «сохранять и обеспечивать развитие русского языка в России и в мире», если оно само, своими руками плодит косноязычие и тиражирует презрение к русскому языку? Если вы сами себя не уважаете, не ждите, что вас будет уважать кто-то другой. Если государство в лице Роспечати поддерживает откровенные оскорбления русского языка, пестует людей, не имеющих наклонностей к занятию литературой, и предлагает в качестве образца современного русского языка – невежество, русофобию и графоманию, то никакого положительного результата реформа не принесет. Не будут уважать русский язык, если называть классиком его ненавистника и тиражировать писанину о том, что нет ничего безрадостнее, чем учиться этому языку. Не будет культуры речи, если косноязычных людей станут считать классиками литературы. Председатель правительства пообещал заняться повышением «уровня подготовки специалистов. В первую очередь тех, чья деятельность связана с профессиональным использованием русского языка». Но кто как не писатель профессионально использует русский язык! Однако слабо верится, что правительство разберется наконец с Роспечатью, даст ей окорот и обустроит вменяемую систему отбора и тиражирования произведений литературы.
Можно создать хоть тысячу комиссий (а еще лучше – штабов), но если реформа сведется, по методу профессора Осадчего, к упрощению жизни через полную или частичную отмену правил орфографии, то ничего, кроме примитивизации национального сознания в итоге не произойдет. Что ж, возможно, так и было задумано.
Ну а в заключение всем (или очень многим) недовольным предстоящей реформой остается сказать: Tu l’as voulu Georges Dandin! (Ты этого хотел, Жорж Данден!) Ведь вы же голосовали за поправки в конституцию. Внимательнее надо было читать.
Journal information